Он пошел вверх по широкой лестнице. Отец Джузеппе, увидев рыжую голову мужчины, что ждал его, хмыкнул: "Этот тоже — верный слуга Ордена. Ничего, скоро мы вернемся в Европу. А пока — нам осталась вся Россия, Азия, Новый Свет, Африка…, - он вытащил из кармана сутаны какой-то потрепанный конверт. Развернув письмо, иезуит вчитался в ровные строки:
— Что же касается, месье Корнеля, а вернее — Федора Петровича Воронцова-Вельяминова, то ее величество императрица, как сообщают наши братья во Христе из Санкт-Петербурга, неоднократно интересовалась его судьбой, сожалея, как она говорила, о том, что: "такой талантливый человек пропал без следа.
Дело покойной Селинской давно забыто, и месье Корнель мог бы без опасений вернуться в Россию. Ее величество любит науку и была бы впечатлена его достижениями за эти годы. Разумеется, не надо ему об этом говорить, мой милый Джузеппе, не след нам лишаться такого источника информации в Париже. Пусть он как можно дольше проработает на славу ордена.
Не обмолвись при нем о том, кто такой на самом деле отец Джованни — как мы выяснили у покойного господина Леонарда Эйлера, — Джованни ди Амальфи знал месье Корнеля, еще, когда тот трудился на Урале. Sapienti sat.
Письмо было не подписано. Отец Джузеппе хмыкнул: "Умен все-таки наш новый генерал Ордена, даром что поляк".
Он порвал бумагу на мелкие кусочки, и, выйдя на мол — пустил их по ветру.
— Пьетро съел половину молочного ягненка и спит, — весело ухмыльнулся Федор, увидев Джованни. "Мы с ним стреляли, на верблюде катались, воздушного змея запускали — так что все в порядке. Узнал ты что-нибудь о моей кузине? — спросил Федор. Он искоса взглянул на Джованни: "Глаза у него заблестели. Интересно, с чего бы это?"
— Твоя кузина, — довольно сказал Джованни, — построила Эс-Сувейру. Она приемная дочь султана.
Они шли по набережной. Федор, после долгого молчания, выругавшись себе под нос, заметил: "Так вот почему Дэниелу сказали, что она умерла, пять лет назад. И что, — он поскреб в отрастающей бороде, — нам теперь делать, а, святой отец? Сиди Мохаммед ее отсюда не отпустит, это понятно".
Мимо прошел караван верблюдов, с рынка пахнуло пряностями. Джованни, подтолкнув Федора, велел: "Пошли, перекусим".
Повар принес таджин и большое блюдо с кускусом, и, поклонившись, — исчез. Снаружи, за маленьким окном, шумел базар, перекрикивались торговцы, тянуло жарким ветром с юга.
— Можно ее украсть, — небрежно заметил Джованни, заливая свежую мяту настоявшимся чаем. Федор посыпал мясо зернами граната, и завернул его в лепешку: "Тогда головы не сносить ни тебе, ни мне, ни Пьетро. Ты султана не видел, а я видел. Такие шутить не любят. И потом, судя по всему, он действительно относится к ней, как к дочери, любит ее".
— Изабелла для него просто игрушка, — жестко сказал Джованни. "Он же ей солгал, что брат твой погиб — вот она его и не искала".
Федор помолчал: "Разные люди бывают. Я тоже — как приехал в Лондон, услышал от Питера, что Мария умерла, и сына ему оставила — не хотел его видеть сначала. Бандитским отродьем назвал. А потом подумал — ребенок, в чем виноват? И Пьетро наш — так же. Ты не осуждай его величество, он, наверняка, просто дочь незадолго до этого потерял, вот и все".
— Купить себе дочь… — Джованни поморщился.
Федор отодвинул тарелку: "Наверное, лучше было бы, если бы ее в гарем продали, и она бы там состарилась, рожая детей. В Европе бы ей никто не дал целый город выстроить, сам знаешь. Надо идти к Сиди Мохаммеду, — вздохнул он. А сама-то Изабелла, — Федор отхлебнул чаю, — хочет отсюда уехать?"
Джованни вспомнил, как лихорадочно колотилось ее сердце, вспомнил ее шепот: "Вечером, в купальне. Я буду одна". Он твердо ответил: "Хочет. Я с ней сегодня вечером увижусь, поговорю еще об этом. Я лодку возьму, это совершенно безопасно".
— Я тебя отвезу, — предложил Федор, — Пьетро можно одного оставить, он уже большой. Отвезу и подожду там.
— Я сам справлюсь, — внезапно покраснел Джованни. Федор помолчал: "Ну, как знаешь. Не рискуй только там. Пошли, — он бросил на резной столик монеты и поднялся, — я обещал племянника своего в мечеть сводить. Он мне, кстати, сказал, что хочет священником стать, — добавил Федор.
— Это у него давно, — усмехнулся Джованни, когда они пробирались среди череды телег, мулов, разносчиков чая и сладостей, торговцев с лотками. "Он мне еще тем годом говорил — вырасту, приму сан, и буду призревать сирот".
— Вот оно как, — протянул Федор. Они, склонив головы — двери были низкими, — шагнули во двор рияда.
Солнце уже почти закатилось, когда Джованни, привстав в лодке, бросив весла — взглянул на берег. Белый песок был пуст, дом на холме поднимался вверх — темный, безлюдный, только чуть развевались под ветром шелковые занавеси, что закрывали арки. Он заметил неверный свет в узких окнах купальни и улыбнулся: "Изабелла".
Джованни услышал плеск воды — она стояла на гранитных ступенях, одной рукой держа медную лампу, другой — подобрав край легкой, шелковой накидки.
— Здесь есть крюк, — шепнула ему девушка. "Привяжите лодку, из виллы не будет видно, где она".
Джованни взял у нее лампу с горящей внутри свечой, и, наклонившись, поцеловал ее в губы. "Я ждала, — подумала Изабелла, краснея. "Даже ванну приняла. Но ведь если он узнает, что я еще никогда…, И я ничего не умею, совсем. Я ведь уже не молода, тут в такие годы у женщин уже по шесть детей. Зачем я ему?"
Джованни потянул ее за руку. Поставив лампу на скамью, опустившись на пол, он устроил ее в своих объятьях. Джованни погладил мягкие, пахнущие розами волосы: "Я весь день думал о тебе, Изабелла. Ты послушай, я сейчас расскажу кое-что".
Он говорил, а девушка перебирала его пальцы: "Бедный. Жену потерял, таким молодым, и женщину любимую. Как это — жить без памяти? Я бы не смогла".
— Смогла ведь, — отозвался жесткий голос внутри нее. "Тебе ведь до сих пор — снится Венеция, ты просто не позволяешь себе об этом думать".
Изабелла вздохнула, и поднесла его руку к щеке: "Ты в монахи постригся из-за того, что та девушка умерла, Мэйгуй? Не потому, что сам хотел?"
Джованни поцеловал ее шею, не отрываясь от мягкой, белой кожи:
— Какой из меня монах, счастье мое? Я всегда мечтал, чтобы у меня был дом, семья, дети. Хотел со студентами заниматься, книги писать, а видишь, как вышло, — он усмехнулся, — Теодор мне говорил, что мои статьи Орден под чужими именами публикует. Хватит, — он почувствовал, как горят у него щеки, и приказал себе: "Потерпи. Она тут десять лет прожила, за этими стенами. Сначала увези ее отсюда, а потом — все остальное".
